Сазаны

Константин Федин

Нас было три товарища: Коля, Саня и я. Мы жили в одном дворе и очень гордились, что всем троим нам было тридцать лет.

Саня любил подраться, но мы вдвоем с Колей были сильнее его, поэтому он нас не трогал. Ему дали прозвище «Санька Широкий нос».

Он сердился, когда его так звали.

Один раз осенью мы сидели на лавочке у палисадника и разговаривали. День стоял ясный: желтобокая синица, насвистывая, винтом вилась по веткам ивы в палисаднике, и мы пристально следили за ней.

- Ни капельки не боится, - сказал я.

- Попробуй поймай, - сказал Коля.

- А что лучше ловить: птиц или рыбу? - спросил Саня.

- Рыбу, - ответил Коля.

- Как бы не так, - сказал Саня. - Птицу поймаешь, посадишь в клетку, она поет. А рыбу не успеешь поймать - она уснула, куда ее? Коту Ваське, обжоре.

- Да ты порядочной рыбы никогда не ловил. Наверно, только чехонь таскал, - засмеялся Коля.

- А ты что таскал? Баклашек? - рассердился Саня.

- И сазанов ловил, - строго проговорил Коля.

Тут я не выдержал:

- Зачем ты, Коля, врешь?

- И ничуть не вру. Нынче летом на Волге, в Беленьких, я ловил сазанов.

- А я прошлым летом с мамой жил в Беленьких, - сказал я, - там сазаны не ловятся.

- Ты в каком месте ловил?

- И с берега ловил и с дощаников.

- А надо с конторки. Там они здорово берут!

- Ты, поди, вот такого поймал? - спросил Саня и показал мизинец.

- Я в три ладони поймал, - опять строго сказал Коля и отмерил на руке три ладони, до локтя.

- Завирай! - тряхнул головой Саня. - Вот как дам тебе…

- Попробуй, - сказал Коля и подвинулся ко мне.

Я тоже подвинулся к нему, и Саня отвернулся от нас в сторону.

Синица в этот момент оторвалась от ветки и быстро полетела, ныряя в воздухе, а ивовая ветка долго раскачивалась, точно прощаясь. Я глядел вслед синице, пока она не исчезла, и мне вдруг стало грустно, что лето прошло и не возвратится, и я увидел, что и Саня с Колей тоже подумали о чем-то грустном, только Саня все еще сидел отвернувшись.

- Ты правду говоришь, что в три ладони? - спросил я.

- Знаешь, что, - сказал Коля вместо ответа, - давай с тобой поедем в Беленькие.

Он глядел на меня своими желтыми смелыми глазами, и я подумал: «Нет, Коля врать не может».

- Как же мы поедем?

- Очень просто, на пароходе. Утром поедем, после обеда - назад.

- А деньги?

- Пустяки какие! - сказал Коля, ткнулся подбородком в мое плечо и шепнул на ухо:

- У меня деньги есть, хватит.

Саня встал, сделал три шага, обернулся, сказал нам:

- Не больно надо, завиралы! - и ушел.

- Санька Широкий нос! - крикнул я ему вдогонку.

Он погрозил нам кулаком, а мы стали обсуждать, как поедем ловить сазанов.

Через день, как обычно, мы с Колей вышли поутру в школу, но на полдороге повернули в другую сторону и пошли тихо улицей на Волгу. Сначала мы не глядели друг на друга, чтобы кто-нибудь не догадался, что мы в сговоре. У нас в карманах были волосяные лески с крючками, а в школьных сумках - завтраки. Мы шли все быстрее и быстрее и, наконец, пустились бегом.

Когда мы прибежали на берег, раздался отчальный гудок парохода, на котором мы должны были ехать.

- Гу-гу, - прогудел он коротко, что на пароходном языке означало: прими сходни, я поехал.

Мы бросились со всех ног на пристань. Сходни были убраны, носовая чалка уже отдана, и капитан громко скомандовал с мостика:

- ОтДай кормовую!

Молодой парень бежал к кормовой чалке, а мы неслись следом за ним.

- Ну, давай прыгай! - крикнул он, протягивая нам руку, и мы прыгнули с конторки на корму парохода, а парень сбросил чалку в воду.

Это был небольшой пароход, из тех, какие ходили в ближние села и назывались «купцами». Вся его палуба, и корма, и нос были завалены пустыми корзинами из-под яблок, и весь он пахнул яблоками, точно шел не по воде, а по саду. На корму явился помощник капитана, и Коля важно купил у него билеты. Мы разлеглись между корзин и стали смотреть, как бурлит под винтом вода.

Пароход подходил ко всем маленьким пристаням, понемногу выгружая корзины. Мы с Колей проголодались, долго терпели, потом решили съесть один завтрак, но не удержались и съели оба: очень разыгрался аппетит от свежего ветра и яблочного духа.

Наконец мы приехали в Беленькие. Коля пошел на ручей в орешник вырезать удилища, а я отправился копать червей. Я хорошо помнил места, где водились черви, и очень обрадовался, когда все в деревне начал узнавать: там за целый год ничего не переменилось.

Мы вернулись с Колей на конторку, сели на самом носу, спустив ноги за борт, быстро смастерили и закинули удочки.

- Вот как раз тут и берутся сазаны, - сказал Коля.

Осеннее течение было тихо, поплавки относило вниз медленно, и мы перекидывали удочки очень редко. Сверху приплывали золотисто-лиловые, сизые и зеленые разводы нефти, кружились около наших лесок и ленточками уплывали дальше. Мы сидели молча. Рыба не клевала.

- Надо погодить, - сказал Коля, - ведь сазаний клев начинается позже.

Мы посмотрели на солнце, оно немного опустилось.

Снизу пришел «купец», заставленный корзинами с яблоками, добавил с пристани еще яблок и ушел в город. А у нас ни разу не клюнуло.

- Может, ты все сочинил? - сказал я, когда надоело перекидывать удочку.

- Я тебе расскажу, как было, - быстро отозвался Коля, будто обрадованный, что я с ним заговорил. - Мы удили здесь с папой. У нас сперва тоже не клевало, и мы собрались уходить. Вдруг у папы стало тихонько клевать, долго, долго, потом сразу как поведет вбок! Он и подсек. И говорит: «Это, наверно, сазан. На, говорит, держи удочку, я хочу, чтобы ты вытащил». Я как взял, насилу удержал. А папа говорит: «Ты сильно не дергай, оборвешь леску, а дай ему поводить, он устанет, тогда ты его и вытягивай!» И правда, как стал он водить то в эту сторону, то вон в ту, я думал: «Оборвет все на свете». Потом он немножко присмирел, я его как выхвачу прямо вот сюда и схватил руками. Красивый!

- Ну, а какой? - спросил я.

- Ты бронзу видал? Ну, такую темно-золотую? Вот у него такие бока. А спинка черная, а животик белый. Башка толстенная, тупая, и ротик ма-аленький-маленький, и он все время чавкает. Так вот: чвак, чвак. Живучий!

Мне опять страшно захотелось поймать сазана, и я снова принялся перекидывать удочку. Но клева все не было.

Пришел еще один «купец», сверху, с пустыми корзинами. Коля решил купить что-нибудь поесть, потому что обеденное время уже миновало. Он принес из пароходного буфета булок с яблоками, и только мы принялись за еду, как поплавок на моей удочке - тюк-тюк, тюк-тюрю-рюк! - пустился тихонечко приседать.

- Сазан! - шепнул мне Коля.

У меня булка выскочила из рук и - плюх в воду. Коля - толк меня в бок и шепчет:

- Ты с ума сошел! Не подшумливай!

Поплавок опять заплясал: тюк-тюрю-рюк! Меня так и подмывало дернуть. А Коля учит:

- Погоди, не торопись.

Тогда поплавок остановился и замер. Я осторожно потянул удочку вверх и неожиданно вытащил из воды рыбу - узенькую, длинную, вроде селедки, и такую же серебристую, с чуть вогнутой спинкой. Когда я ее выкинул на конторку, она один раз дрогнула и сразу обмерла: глаза у нее помутнели, и чешуя стала терять блеск и синеть.

- Чехонь, - сказал я горько.

В этот момент Колин поплавок тоже заплясал. Коля схватил удилище и тоже вытащил чехонь. Так и пошло: то я вытянул рыбку, то он, не успеваем закидывать удочки. Скоро мы натаскали целую кучу рыбы, и она валялась на полу конторки, сухая, бледносиняя. Мы вымазались в чешуе, потому что чехонь линяла от одного прикосновения, но мы не обращали на это внимания, мы были рады, что начался такой веселый клев.

Внезапно позади нас раздался голос:

- Вы что тут нанавозили?

Мы обернулись. Над нами стоял старый усатый матрос.

- Кто вас сюда пустил? - закричал он.

- Мы, дяденька, сазанов ловим, - вежливо сказал Коля.

- Са-за-нов? - закричал он громко. - Вот я сейчас ваших сазанов!

Неизвестно, откуда взялась у него метла, и он начал изо всей силы сметать чехонь в воду.

- Убирайтесь с конторки, живо!

Мы наскоро забрали свое добро и сошли на берег.

Только тогда мы увидели, что Волга была огненно-красная, будто ее зажгли со всех концов: солнце наполовину опустилось за небосклон. Вниз по течению плыла наша чехонь худенькими животами вверх, а животы были розовые от заката. Мне стало жалко рыбу. И вдруг я подумал: «Что теперь с нами будет?»

- Влетит нам дома, что мы пропадали, - сказал я.

- Сейчас придет «купец», мы как-нибудь словчим, сядем, - ответил Коля.

- Зачем же ловчить? Купим билеты и поедем.

- А на что ты купишь?

- Как на что? Ты сказал, что у тебя денег хватит.

- А ты яблоки с булкой ел?

- Яблоки ел, а булка уплыла.

- Ну так что же, уплыла: все равно я за нее заплатил.

- И не осталось ни копейки?

- Ни копейки.

Коля был встревожен, но смело смотрел на меня своими желтыми глазами.

Мы больше не разговаривали. Мы выбросили удилища, смотали лески и стали дожидаться парохода. Изредка мы кидали камешки в темную воду и считали, сколько раз они подскочат на ее поверхности. Эта игра называлась «блинчиками».

«Купец» пришел уже в огнях. Мы хотели прыгнуть с конторки на нос парохода, но показалось слишком высоко. Тогда мы пробрались к корме. Только что мы спустили ноги за борт конторки, как вдруг появился усатый матрос - вешать фонарь на мачту. Свет фонаря упал прямо на нас, и матрос заорал так, будто поймал мошенников:

- A-а, вы опять тут? Зайцами ехать удумали?

Мы бросились прочь и не успели сбежать на берег, как пароход загудел и отчалил. Он уходил со своими светлыми окнами и фонарями, а вокруг нас становилось темнее, темнее, и мы с Колей поняли, что пришла ночь.

- Будет еще пароход? - спросил я.

- Из города.

- А в город?

- А в город утром, - грустно ответил Коля.

- Знаешь, - сказал я, - идем к бабушке Ниловне. Мы с мамой у нее прошлый год жили. Она нас пустит.

Изба Ниловны стояла недалеко, окнами на Волгу, и мы дошли скоро: я и в темноте хорошо различал дорогу. Ниловна не сразу меня узнала, а потом зажгла лампу и, пока я рассказывал, как мы очутились в Беленьких, все трясла головой и твердила:

- Ой, бедокуры, ой, бедокуры!

Она напоила нас парным молоком, постелила в передней горнице на полу овчинный тулуп и велела ложиться спать.

Мы с Колей подвернули под головы большущий воротник тулупа, прижались друг к другу спинами и быстро согрелись. Но сон ко мне не приходил, и я чувствовал, что Коля тоже не спит.

Очень ясно я увидел свою комнату с кроватью, покрытой синим мохнатым одеялом. На кровати сидела мама и плакала, а отец стоял у печки и сердито говорил:

- Вот твое воспитание: растет бессовестный балбес!

«Бессовестный балбес» - это отец говорил обо мне. Но он ошибался, совесть меня мучила: мне было страшно жалко маму и стыдно, что она из-за меня плачет. Я сам чуть не заплакал в тулуп и опять ясно-ясно услышал мамин голос:

- Нет, он не такой плохой мальчик.

Голос был настолько отчетлив, что я приподнял голову. Дверь в горницу отворилась, и вошла Ниловна с лампой, а за нею - мама.

Я схватил Колю за руку, и мы вместе вскочили.

- Мама! - крикнул я.

- Ну что, рыболовы? - сказала мама негромко и так нежно, как не говорила никогда в жизни.

Я бросился к ней. Она обняла меня. Я шепнул ей тихонько, чтобы никто, кроме нее, не слышал:

- Ты меня простишь?

Она крепче прижала меня к себе.

- Как же ты нас нашла? - спросил я.

- Это - мое дело, как нашла, - ответила мама, взглянув на Колю, и покачала головой.

Вдруг она сказала:

- Тише, слушайте.

Мы притихли. Издалека доносились то короткие, то долгие гудки парохода, как будто он о чем-то просил.

- Пассажирский, лодку требует, - сказала Ниловна.

- Он идет в город? - спросила мама.

- Снизу, в город.

- Ну, живо, собирайтесь! - сказала мама. - Если поспеем на лодку, - может, пароход нас посадит.

Она поцеловалась с Ниловной и велела нам поблагодарить ее за приют.

- Спасибо, - сказал я.

- Спасибо, - сказал Коля.

Мы вышли в темноту. Богатый большой пароход, весь в огнях, приближался тихим ходом. Гудок опять заревел. В ответ на берегу, около конторки, замахали слабым желтым огоньком фонаря. Мы побежали на огонек. Человек в лодке, приладив фонарь к носу, подняв весло, чтобы оттолкнуться от берега.

- Подождите! - крикнула мама. - Возьмите, пожалуйста, нас. Может быть, пароход посадит нас. Нам нужно в город.

- Ладно, скорей! - раздался грубый голос.

Я сразу узнал по голосу матроса, который прогнал нас с конторки. Я толкнул Колю, а Коля - меня: он тоже узнал матроса.

Мы забрались в лодку, сели на боковые скамеечки: мама - с одного бока, я и Коля - против нее, для равновесия, а на поперечную скамью сел у весел матрос. Он греб сильно, отрывистыми, короткими ударами, и весла легко, как поплавки, выскакивали из воды, вспыхивая желтым отблеском фонаря.

- Вдруг он уйдет? - сказала мама испуганно.

- Кто это? - спросил матрос.

- Пароход.

- Он уйти не может, - гордо сказал матрос, - он на мой сигнал ответил.

- На какой сигнал? - спросил я тихо.

- Я ему огнем помигал, что, мол, ожидай, выходим.

Пароходные огни росли, росли, лодка вошла в их разноцветные отражения, танцевавшие в воде, мамино лицо становилось попеременно розовым, зеленым, желтым. Шум и свист пара накатывались на лодку, уже слышны стали крики с парохода, и нас страшно быстро потащило к его борту.

- Ах! - вскрикнула мама.

Матрос бросил весла, прыгнул на нос лодки, поднял руки. Мы пронеслись мимо остановившегося колеса парохода. Оно было огромное, выше матроса в три раза, и с его красных плиц лилась и капала вода, забрызгав меня и маму. На нас пахнуло горячим, душным запахом машинного масла и нефти, потом вдруг - вкусных щей. Над нами, в узенькой ярко-красной дверке, показался повар и вытер полотенцем пот с лица. Опять пролетели мимо круглые огни, и мы обрушились в темноту и остановились.

Матрос держался обеими руками за нижнюю ступеньку железного трапа, почти повиснув на нем, и кричал, задрав голову:

- Есть пассажиры! Принимаешь?

- Сколько? - прокричали с кормы парохода. - Давай скорей!

Пароход немного сработал колесами, чтобы не уносило течение, лодка начала нырять на волнах, матрос то подтягивался на трапе, то опускался, выпрямляя руки.

- Ну, полезай, живо! - скомандовал он нам.

Он подсадил одной рукой сначала Колю, потом меня, и, когда я схватился изо всей силы за трап, он шутя хлопнул меня сзади широкой ладонью и прикрикнул:

- Эх вы, сазаны!

Забравшись на корму, я обернулся и глянул вниз. Матрос очень бережно подсаживал маму, и усатое лицо его, чуть видное глубоко в темноте, показалось мне очень добрым.

Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошел полным ходом. Я насилу отыскал позади, в черной ночи, крошечный желтый огонек, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далекому берегу лодка, и я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом.

Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шепотом:

- Знаешь, кто, наверное, про нас все рассказал?

- Санька Широкий нос, - шепнул Коля.

- Давай ему ничего не скажем про чехонь.

- А про сазанов?

- А про сазанов скажем, что мы их съели.

- Ага, - согласился Коля.

Все было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что теплым, шумным, как машина, приливом меня понес куда-то сон.

(Альманах "Рыболов-спортсмен" № 13, 1959)